Да, она была электрической женщиной, не очень высокой, но и не низкой, с рыжими волосами, похожими на срез питоноподобного кабеля, начинённого жилками медной проволоки; голос ей был низок, он как бы шёл изнутри, напоминая гудение трансформатора. Глаза... Глаза были голубыми и слегка выпуклыми. Когда я смотрел на неё чуть сбоку (знающие люди называют это - полуанфас), её глаза мне казались металлическими шариками из детства, из уроков физики, когда сухопарая учительница медленно подводила шарики друг к другу и мы заворожённо ждали, когда между ними, с сухим треском, проскочит синия искра.
Она поворачивала голову, мы встречались глазами и между нами пролетала искра, уж не знаю, та ли самая, но искра магнетическая. Хоть я не был железным, далеко не был железным, но она притягивала меня к себе, как электромагнит. Мы ласкали друг друга, но я всегда помнил, что магниты не только пригятивают, но и отталкивают от себя. Всё дело в потенциале, как говорила всё та же сухопарая учительница.
Наши ласки набирали силу и мощь, приятное покалывание превращалось в болезненное, а потом я падал без сознания, часто ударяясь головой о что попало (мы часто шутили по этому поводу), полупарализованный, с металлическим привкусом во рту. Сердце, пропустив пару ударом, принималось гнать по венам кровь, перед глазами плыли круги, а она, так же обессиленная, быстро проходила в кухню, где, не зажигая света из-за какой-то странной стыдливости, быстро ела батарейки, пополняя силы.
Мы пробовали защитные средства - эти ужасные резиновые изделия, губители сенсорных ощущений, как было противно натягивать на себя комбинезон из укреплённого латекса, а потом, похожим на весёлых идиотов из команды Intel-MMX, обнимать любимую холодными руками.
Ещё у неё были приступы. Да она не сразу сказала мне о своей болезни, из-за чего я едва не погиб. Пробивное напряжение, неизлечимая болезнь, бич электрических людей. Когда это произошло впервые, я тянулся к ней губами, изогнутыми в улыбке - уходя по утрам, я всегда целовал её в лоб, вспоминая при этом, как ребёнком прикладывал язык к клеммам батарейки, чтобы проверить, годится она на что-либо, или выдохлась. Я хотел её поцеловать, а она успела ударить меня в лоб доской для резки хлеба и отпрыгнуть. Не знаю, что бы вы подумали на моём месте, но я уже привык к ней, к её странностям и не очень удивился, вставая с пола.
- Уходи, - сказала она, - тебе сейчас опасно оставаться со мной.
И принялась сыпать искрами, как бенгальский огонь.
Когда я возвратился домой вечером, не подавая виду, что немного боюсь, то увидел: прожжёный линолеум, чёрные отпечатки ладоней на кафельной стене и её - лежащую на боку, на полу, возле розетки.
Так не могло больше продолжаться. Я любил её, но мне было страшно. И ещё больше я боялся возможного ребёнка. Но я так и не смог принять какого-либо решения. Не знаю, чем бы всё это кончилось, если бы однажды, глядя на меня своими тянущими глазами, она не сказала:
- Я долго не решалась сказать тебе...
"... что у нас будет ребёнок", промелькнула у меня в голове мысль.
- ... мы скоро расстанемся с тобой, - продолжала она, - расстанемся
навсегда.
Не давая мне вставить слова, она быстро, словно школьник у доски, объяснила:
- Я смертельно больна, ты знаешь. Но болезнь тоже кончается. А смертельная болезнь кончается смертью.
Конечно, я всё понял. Ещё бы не понять. Мы много говорили в оставшуюся неделю, особенно о смерти. Кому-то это может показаться странным, но она не боялась, а не не грустил. Не грустил, но в последний день она спросила:
- Мы после смерти превращается в шаровые молнии. А вы, обычные люди?